графиня разумовская

Ответ от Ђранк[гуру]
В 1822 году хозяйкой особняка на Большой Морской, 29, стала графиня Мария Разумовская (1772–1865). Ее судьба одно время была предметом светских пересудов обеих столиц. В 1802 году московский князь Александр Голицын, редкий расточитель (прикуривал трубки от крупных ассигнаций, поил кучеров шампанским, пригоршнями бросал извозчикам золото, чтобы они толпились у подъезда) , промотал 40 тысяч душ и проиграл в карты красавицу жену – Марию Григорьевну (урожденную Вяземскую). К счастью, выиграл ее младший сын гетмана Разумовского – Лев Кириллович, давно в нее влюбленный. Экс-княгиня не расстроилась и переехала в роскошный особняк на Тверской. Но поскольку супруги часто принимали у себя Голицына и тот публично появлялся с бывшей женой, оправдывая данное ему москвичами прозвище Cоsa Rara («редкая вещь» – по названию популярной тогда оперы, в которой блистала Сандунова) , эти отношения породили множество слухов. Чету Разумовских даже не хотели принимать в обществе. Конец пересудам положил император. В 1809 году на одном из балов Александр I подошел к Марии Разумовской и громко спросил: «Madame la comtesse, voulez vous me faire l’honneur de danser une polonaise avec moi?» («Графиня, не окажете ли честь cтанцевать со мною полонез? » – то есть назвал ее графиней, а не княгиней, подчеркнув тем самым законность ее отношений с Разумовским. По воспомнинаниям Петра Вяземского: «Графиня Разумовская едва ли имела много себе подобных. Во-первых, знавшие ее с молодых лет говорили, что она хорошела с годами. В летах глубокой старости она могла дать о себе понятие, что была некогда писаною красавицею, чего никогда не было. Во-вторых, пережила она всех сверстников и многих из нового поколения, так что мафусаиловские года ее оставались головоломною задачею для охотников до летосчисления. (Она пережила мужа на полвека и скончалась в возрасте 93 лет. ) Долго по кончине графа (в 1818 году. – ред. ) предавалась она искренней и глубокой скорби. Для здоровья ее, сильно пострадавшего от безутешной печали, присоветовали ей съездить на время в чужие края. Там мир новых явлений и впечатлений, а, вероятно, более всего счастливое сложение натуры и характера ее взяли свое. Она осталась верна любви и воспоминаниям своим, но источник слез иссяк: траур жизни и одеяний переменился на более светлые оттенки. Париж, Вена приняли ее радушно: дом ее сделался опять гостеприимным. Благодарный Карлсбад посвятил ей памятник: она была на водах душою общества и хороводицею посетителей и посетительниц этого целительного уголка. <…> Сохранились многочисленные изображения ее кареты, которой она пользовалась в Венском Пратере, акварели с иозбражением ее прекрасных квартир в Париже и Царском Селе.
По возвращении своем в Россию она тотчас устроила положение свое в Петербурге и заняла в обществе подобающее ей место. Дом ее сделался одним из наиболее посещаемых. Обеды, вечеринки, балы – зимою в городе, летом на даче – следовали непрерывно друг за другом. Не одно городское общество, но и царская фамилия были к ней благоприятно расположены. На балах и раутах ее в Петербурге встречались лица, часто незнакомые высшему петербургскому обществу. Но в наплыве всех блестящих личностей, туземных и дипломатических, были ласково принимаемы ею и дальние родственники, приезжие из провинции. На это нужна была некоторая независимость и смелость». Один из раутов у графини Разумовской особенно часто будут вспоминать потомки: накануне дуэли, 26 января 1837 года, у Разумовской был Пушкин. «Он явился на бал один, без жены, очень веселый; в кармане у него имелся благоприятный ответ и принятие вызова на следующий день. Пушкин танцовал, шутил с Тургеневым, которого он пригласил на следующий день прийти к нему послушать чтение и назначил ему час, когда сам он должен был быть уже лицом к лицу со своим противником» (из письма А. Булгакова княгине О. Долгоруковой). Ему был нужен секундант, и он просил секретаря английского посольства Артура Меджниса взять на себя эт