и жизнь отцветшая моя надеждой снова зацвела

Ответ от Всё - приехала ![гуру]
«Целая группа стихотворений Жуковского 1818—1824 гг. («Не­выразимое» , «Цвет завета» , «К мимопролетевшему знакомому гению» , «Лалла Рук» , «Явление поэзии в виде Лалла Рук» , «Та­инственный посетитель» , «Я музу юную, бывало» и т. д. ) по праву занимают, в творческом развитии поэта особое место. Они концентрируют его эстетические принципы, являются своеобразной лирической философией. Исследователи уже давно обратили внимание на их лейтмотивность, внутреннюю связь. И это естественно: каждое стихотворение ощущалось автором как отрывок, фрагмент его эстетической и философской концепции. На это указывает не только подзаголовок «отрывок» по отношению к «Невыразимому» , но и общая атмосфера мимолетности, воспоминания, случайности, призрачности, бесконечных вопросов. И вместе с тем происходит сопряжение всех этих состояний; одно стихотворение как бы переливается в другое, подзаряжая его не просто своим содержанием, но и включая его в систему своих образов, настроений» [Янушкевич 1985, 139].
Такие свойства поэзии Жуковского, как контекстность, поэтика «сквозных слов» , автореминисцентность, обретают в этот период новое качество. Поэт придает своим эстетическим идеям универсальный смысл. Происходит дальнейшее развитие поэтических принципов «Славянки» : эстетические размышления вторгаются в разнообразные сферы бытия. Мотивы эстетического посвящения к «Двенадцати спящим девам» переходят в натурфилософские медитации типа «Цвет завета». Оттуда они распространяются в ткань элегии «На кончину ея Величества королевы Виртембергской» , дружеских посланий, павловских сти­хотворений по поводу.
Так, например, в послании «В. А. Перовскому» (1820), написанному по вполне конкретному поводу — любовному соперничеству за руку С. А. Самойловой, кажется, собраны все мотивы эстетических манифестов. Здесь и тема невыразимого («Прискорбно-радостным желаньем, Невыразимым упованьем, Невыразимою мечтой...» ; «И это все, что сердцу ясно, А выраженью неподвласт­но, Сии приметы знаю я!..») , и мотив таинственного посетителя («Но удались, мой посетитель! Не у меня тебе гостить») , и на­строение поэтического оживотворения, воскрешения («К любви душа была близка: Уже в ней пламень загорался, Животворитель бытия, И жизнь отцветшая моя Надеждой снова зацвела!» , «И мертвое мне стало живо, И снова на бездушный свет Я оглянулся, как поэт!..»). В самом перечислении «неподвластного выраженью» , соединении перечисляемого повторяющимся местоимением «сей» , в интонации ностальгийного чувства по невыразимой красоте ощутимо слышатся звуки и мелодии «Невыразимого».