косак

Ответ от Здукова надежда[активный]
Это было давно, в той жизни, которая «не вернётся уже вовеки». Рассказчик шёл по большой дороге, а впереди, в небольшой берёзовой роще, мужики косили траву и пели.Рассказчика окружали поля «серединной, исконной России». Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой — или благословенной — богом стране.Косцы шли издалека «по нашим, орловским местам» в ещё более плодородные степи, по дороге помогая справляться с обильным сенокосом. Они были дружны, беззаботны и «охочи к работе». От местных косцов они отличались говором, обычаями и одеждой.Неделю назад они косили в ближнем от поместья рассказчика лесу. Проезжая мимо, он видел, как косцы «заходили на работу» — пили родниковую воду, становились в ряд и пускали косы широким полукругом. Когда рассказчик возвращался, косцы ужинали. Он заметил, что они едят «страшные своим дурманом грибы-мухоморы», сваренные в котелке. Рассказчик ужаснулся, а косцы, смеясь, сказали: «Ничего, они сладкие, чистая курятина!».Теперь они пели, а рассказчик слушал и не мог понять, «в чём такая дивная прелесть их песни». Прелесть была в кровном родстве, которое чувствовал рассказчик между собой и этими простыми косцами, едиными с окружающей их природой. И ещё в том была ...прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была — Россия, и что только её душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох берёзовом лесу.Пение было похоже на единый вздох сильной молодой груди. Так непосредственно и легко пелось только в России. Косцы шли, без малейших усилии «обнажая перед собой поляны» и выдыхали песню, в которой «расставались с родимой сторонушкой», тосковали и прощались перед гибелью, но всё-таки не верили «в эту безнадёжность». Они знали, что не будет настоящей разлуки, пока над ними «родное небо, а вокруг — беспредельная Русь», просторная, свободная и полная сказочных богатств.Плакал в песне добрый молодец, и заступалась за него родная земля, выручали его звери и птицы, получал он ковры-самолёты и шапки-невидимки, текли для него молочные реки и разворачивались скатерти-самобранки. Улетал он из темницы ясным соколом, и прятали его от врагов дебри дремучие.И ещё было в этой песне то, что чувствовал и рассказчик, и косцы: бесконечное счастье. Эти далёкие дни прошли, ибо ничто не вечно, Отказались от своих детей «древние заступники ...поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля». Наступил конец, «предел божьему прощению».

Ответ от Maria Kositsina[новичек]
У кромки молодого березового леса автор с попутчиком застают за работой косцов. Они привлекают внимание писа­теля своим благообразным видом, своей опрятностью и тру­долюбием. Эти люди были беззаботны и дружны, что пока­зывало их упоение от своего занятия. Ближе к вечеру автор словно бы ищет новой встре­чи с косарями — и находит их за ужином. Они весело едят дурман-грибы, уверяя, что те сладкие, точно курятина. За­тем отдохнувшие труженики запели, наполняя пахучий лесной воздух звонкими голосами. Песня их была грустна, но пели ее мужички с какой-то удалью. И автор вместе с ними ощутил то, что нет в этой жизни безнадежности. Велика Русь и всем поможет, всяко­го выручит. До ночи слушал писатель песню косцов и на­слаждался свежим дыханием медвяных трав в лесу, пора­жаясь гармонии человека и природы. Автор заканчивает рассказ печальным воспоминани­ем о косцах и их песне. Та радость, которую дарила людям эта песня, свидетельствовала, что «бесконечно счастливы были мы в те дни» . Бунин сожалеет о том, что сказочные дни эти — увы! — невозвратимы.

Ответ от Валентин Богаткин[новичек]
Благодарю вы мне очень помогли!!!!

Ответ от Аида Алиева[активный]
У кромки молодого березового леса автор с попутчиком застают за работой косцов. Они привлекают внимание писателя своим благообразным видом, своей опрятностью и трудолюбием. Эти люди были беззаботны и дружны, что показывало их упоение от своего занятия. Ближе к вечеру автор словно бы ищет новой встречи с косарями — и находит их за ужином. Они весело едят дурман-грибы, уверяя, что те сладкие, точно курятина. Затем отдохнувшие труженики запели, наполняя пахучий лесной воздух звонкими голосами. Песня их была грустна, но пели ее мужички с какой-то удалью. И автор вместе с ними ощутил то, что нет в этой жизни безнадежности. Велика Русь и всем поможет, всякого выручит. До ночи слушал писатель песню косцов и наслаждался свежим дыханием медвяных трав в лесу, поражаясь гармонии человека и природы. Автор заканчивает рассказ печальным воспоминанием о косцах и их песне. Та радость, которую дарила людям эта песня, свидетельствовала, что «бесконечно счастливы были мы в те дни». Бунин сожалеет о том, что сказочные дни эти — увы! — невозвратимы

Ответ от Maria Smolina[новичек]
спасибо! очень помогли

Ответ от Ёветлана Пробст[новичек]
Спасибо!

Ответ от Алексей Тарасов[новичек]
Это было давно, в той жизни, которая «не вернётся уже вовеки». Рассказчик шёл по большой дороге, а впереди, в небольшой берёзовой роще, мужики косили траву и пели.Рассказчика окружали поля «серединной, исконной России». Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой — или благословенной — богом стране.Косцы шли издалека «по нашим, орловским местам» в ещё более плодородные степи, по дороге помогая справляться с обильным сенокосом. Они были дружны, беззаботны и «охочи к работе». От местных косцов они отличались говором, обычаями и одеждой.Неделю назад они косили в ближнем от поместья рассказчика лесу. Проезжая мимо, он видел, как косцы «заходили на работу» — пили родниковую воду, становились в ряд и пускали косы широким полукругом. Когда рассказчик возвращался, косцы ужинали. Он заметил, что они едят «страшные своим дурманом грибы-мухоморы», сваренные в котелке. Рассказчик ужаснулся, а косцы, смеясь, сказали: «Ничего, они сладкие, чистая курятина!».Теперь они пели, а рассказчик слушал и не мог понять, «в чём такая дивная прелесть их песни». Прелесть была в кровном родстве, которое чувствовал рассказчик между собой и этими простыми косцами, едиными с окружающей их природой. И ещё в том была ...прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была — Россия, и что только её душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох берёзовом лесу.Пение было похоже на единый вздох сильной молодой груди. Так непосредственно и легко пелось только в России. Косцы шли, без малейших усилии «обнажая перед собой поляны» и выдыхали песню, в которой «расставались с родимой сторонушкой», тосковали и прощались перед гибелью, но всё-таки не верили «в эту безнадёжность». Они знали, что не будет настоящей разлуки, пока над ними «родное небо, а вокруг — беспредельная Русь», просторная, свободная и полная сказочных богатств.Плакал в песне добрый молодец, и заступалась за него родная земля, выручали его звери и птицы, получал он ковры-самолёты и шапки-невидимки, текли для него молочные реки и разворачивались скатерти-самобранки. Улетал он из темницы ясным соколом, и прятали его от врагов дебри дремучие.И ещё было в этой песне то, что чувствовал и рассказчик, и косцы: бесконечное счастье. Эти далёкие дни прошли, ибо ничто не вечно, Отказались от своих детей «древние заступники ...поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля». Наступил конец, «предел божьему прощению».

Ответ от Анастасия Балаева[новичек]
Спасибо!

Ответ от Ирина козлова[новичек]
Рассказчик вспоминает, как шли они по большой дороге, а в молодом березовом лесу поблизости косцы косили и пели. Это было очень давно. И та жизнь, которой жили все в то время, уже не вернется никогда. Кругом были поля. Старая большая дорога, изрезанная колеями, уходила в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, впереди серело стадо овец. Старик-пастух с подпаском сидел на меже. Казалось, что нет никакого деления на время в этой забытой — или благословенной — богом стране. А косцы шли и пели среди этой вечной тишины, и березовый лес отвечал так же легко и свободно. Косцы были дальние, рязанские, проходившие через эти земли на заработки, подвигаясь в более плодородные земли. Беззаботные и дружные, не обремененные ничем, они были «охочи» до работы. И одеты они были добротнее местных. Неделю назад рассказчик проезжал верхом и видел, как они косили в ближнем лесу. На работу они заходили пополудновавши: сладко пили из деревянных жбанов родниковую воду и бодро сбегались к месту. Косы пускали враз, играючи. А потом он видел их ужин, когда они сидели возле потухшего костра и таскали из чугуна куски чего-то розового. Приглядевшись, рассказчик с ужасом понял, что ели они грибы-мухоморы. А те только посмеивались: «Ничего, они сладкие, как курятина». Теперь они пели: «Ты прости-прощай, любезный друг!» и продвигались по березовому лесу. А рассказчик со спутником стояли и слушали, понимая, что им никогда не забыть этого предвечернего часа, а самое главное, никогда не понять, в чем прелесть этой песни. А прелесть была во всем — и в звучности березового леса, и в том, что песня эта не существовала сама по себе, а была тесно связана с их мыслями и чувствами и с мыслями и чувствами рязанских косцов. Чувствовалось, что человек настолько наивен в неведении своих сил и талантов, что стоит только немного вздохнуть, как весь лес тут же отзовется в ответ на песню. В чем еще было очарование этой песни, ее неизбывная радость при всей ее будто бы безнадежности? В том, что человек все-таки не верил, да и не мог верить в эту безнадежность. «Ах, да все пути мне, молодцу, заказаны!» — говорил он, сладко оплакивая себя. Но не плачут сладко и не поют своих скорбей те, которым и впрямь нет нигде ни пути, ни дороги. «Закатилось мое счастье, — здыхал он, — темная ночь с ее глушью обступает меня», — и так кровно близок он был с этой глушью, живой для него, девственной и преисполненной волшебными силами! Всюду для него был приют, ночлег, чье-то заступничество, чей-то голос, шепчущий: «Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ничего невозможного, спи спокойно, дитятко!» И из всяких бед человека, по вере его, выручали птицы и звери лесные, царевны прекрасные, премудрые и даже сама Баба-Яга. Были для него ковры-самолеты, шапки-невидимки, текли реки молочные, таились клады самоцветные, от всех смертных чар были ключи вечно живой воды. Прощал милосердный бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие… Еще одно было в этой песне — это то, что хорошо знали и мы, и они, эти рязанские мужики, в глубине души, что бесконечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие — и невозвратимые. Ибо всему свой срок, миновала сказка. Настал конец, предел божьему прощению.

Ответ от 3 ответа[гуру]

Ответ от 3 ответа[гуру]