ленинград мандельштам

Ответ от Говорящая с Ветром[гуру]
Лирический герой стихотворения заново встречается с тем городом, где он состоялся как человек и художник, где жили его друзья, со многими из которых встретиться уже не суждено (одни, как Гумилёв, погибли, другие оказались в эмиграции) . Поэт чувствует свою кровную, физическую связь с городом (“до прожилок, до детских припухлых желёз”). Это связь с культурным пространством города (“...Рыбий жир ленинградских речных фонарей”), с его своеобразным природным ландшафтом (“декабрьский денёк”: “желток” в следующей строчке является метафорой солнца, а “зловещий дёготь” — тусклого пасмурного неба с устремлённым туда дымом фабричных труб) , но прежде всего — с людьми, населявшими и населяющими город (“У меня ещё есть адреса, // По которым найду мертвецов голоса”). Такая связь может быть разорвана только насильственно, теми “дорогими гостями”, которые приходят ночью, без приглашения, с мясом вырывают дверной звонок, и последствия их прихода вполне сравнимы со смертельным выстрелом в висок. Такая интерпретация образа “гостей” поддерживается нарастающим ощущением тревоги, опасности, гибели, которое коренится в метафорическом строе стихотворения — от “голосов мертвецов” до “кандалов” дверных цепочек.
Образная структура стихотворения непроста и не поддаётся однозначной расшифровке. Мандельштаму вообще было свойственно влечение к усложнённой образности. Он прекрасно ощущал тайну поэтического слова и сознательно предоставлял читателю возможность неоднозначного прочтения своих стихов. Слово не только обозначает какой-то реальный предмет или действие, но и вызывает в сознании бесконечный поток ассоциаций. Таков “рыбий жир” речных фонарей. За этой метафорой стоит и ощущение целительности ленинградского пейзажа, и память о детских болезнях, и стремление передать тусклый свет ночного фонаря, и ещё что-то неуловимое, не поддающееся пересказу. “Чёрная лестница”, где живёт герой, это не только выход во двор, но и деталь, которая, если вспомнить многозначность прилагательного “чёрный”, приобретает символическое значение. Натуралистическое определение звонка, “вырванного с мясом”, невольно приводит на ум разрушительное действие выстрела, а здесь к тому же рядом стоит словосочетание “ударяет в висок”. Напомним также выразительную метафору “кандалы” по отношению к дверным цепочкам. Значение подобных образов заключено в сумме тех ассоциативных представлений, которые встают перед читателем.
Перед нами лирический монолог, причём во втором и третьем двустишиях герой явно обращается к себе самому; этот монолог в середине стихотворения перебивается взволнованными обращениями к Петербургу. Обратим внимание, что даже с названием города не всё ясно: “Петербург” он или всё-таки “Ленинград”? Отсутствие у объекта закреплённого имени подразумевает и отсутствие у него чёткой внутренней доминанты, ведущее к неопределённости, хаотичности его организации. Может быть, Мандельштам имел в виду именно эти качества “города трёх революций”?
Завораживающий ритм четырёхстопного анапеста и врезающиеся в сознание парные мужские рифмы (среди которых отметим одну неточную: “умирать” — “номера”) вовлекают нас в необычный мир стихотворения с неменьшей силой, чем искусная вязь метафорических образов.