Автор Tequila задал вопрос в разделе Домашние задания
Русская лит-ра, 10 класс. и получил лучший ответ
Ответ от Лола[эксперт]
1.В 1797 г. он поступил на службу в канцелярию Куракина, занявшего при вступлении Павла на престол место генерал-прокурора. При воцарении Александра Сперанский получил звание статс-секретаря и в 1802 году перешел на службу в Министерство внутренних дел. Здесь он скоро обратил на себя внимание, и в следующем году министр В. Кочубей поручил ему составить план судебных и правительственных мест в империи.
2.В 1806 году произошло личное знакомство Сперанского с Александром - во время своей болезни Кочубей начал посылать его с докладом к государю, последний оценил выдающейся способности чиновника и приблизил его к себе; он не был похож как на екатерининских вельмож, так и на его молодых друзей. Александр проявил интерес к этому человеку, что само по себе уже было явлением. В 1808 году он включил его в свиту во время своего свидания с Наполеоном. Став основным советником императора, Сперанский получил задание подготовить общий проект государственных преобразований в России.
Просто, порвав с военной службой, князь Андрей решит, поменяв лавры полководца на лавры политика, сделаться государственным деятелем. После чего с величайшим энтузиазмом сотворит себе нового кумира. И на смену Наполеону придёт Сперанский — человек, занятый изданием новых законов и совершенствованием форм государственного правления. Странно? Ничуть, если вчитаться в толстовские строки: “Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашёл этот идеал вполне разумного и добродетельного человека”. Странно другое, что при этом князя Андрея неприятно поражало “слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском”. Надо полагать, именно масштабы презрения, свойственные поповичу, поразив воображение князя, помогли ему определиться с кумиром.
Что их объединило? Судя по всему, несомненная, неколебимая вера обоих в силу и законность ума. Тут нет ничего странного в том, что на выбор идеала разумного человека повлиял особенный склад ума Сперанского и прежде тот факт, что князь Андрей “не вполне понимал его”. А ещё в немалой мере то, что “Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединённой с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, разумность и глубину своих мыслей”.
При этом, заметим, наш младореформатор “ничего не делал, ни о чём даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне”. Больше того, “он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не делал”. Страсть, с какой Андрей Болконский отдаётся магии нововведений Сперанского, вынуждает Л. Толстого написать: “Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов”. И эта новая цель и возможность навязывать миллионам собственную волю — ничуть не меньше прежних, наполеоновских планов, — покажутся ему высокой и достойной энтузиазма его самолюбивых и тщеславных устремлений к служению “общему благу”.
Но далее, увы, следует как у Пушкина:
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман…
Уловив, что либеральные реформы Сперанского расходятся с жизнью, что на заседаниях преобразователя России “старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседания комитета и как старательно и кратко обходилось всё, что касалось сущности дела”, князь Андрей рассуждает: “Какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в Сенате? Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше? ” Так что освобождение от очарования Сперанским произойдёт, как это ни грустно выглядит, только после того, как князь Андрей заметит, что деятельность кумира решению его глобальных вопросов: что есть он в мире и что есть мир для него? — никак не способствует. После чего последуют авторские слова: “И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований”.
И как результат, “всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно”. В этих строках Л. Толстого об Андрее Болконском, надо признаться, мой взгляд почему-то “спотыкается” на слове “вдруг”. Слишком уж много таких “вдруг” в жизни князя: вдруг женился на Лизе, вдруг разлюбил её, вдруг, шагая через тела и под страшным огнём французов, решает заняться уборкой орудия, вдруг в одно мгновение победа в сражении представляется ему давнишним, далёким воспоминанием, вдруг очаровывается Сперанским, вдруг разочаровывается в нём