Автор Анюта Мигулёва задал вопрос в разделе Домашние задания
Помогите пожалуйста написать рецензию на книгу О. М. Беляева"Человек-Амфибия" и получил лучший ответ
Ответ от Yana Нудашковская[гуру]
огу ли я быть несчастным в этот самый момент? Могу ли быть хоть чуть-чуть огорчённым? Даже не знаю, вряд ли. Ведь всё отошло на второй план, ведь я всё ещё там, в другом мире. Только что я прочитал роман “Человек-амфибия”. И я всё ещё нахожусь на глубине тёплых вод с Ихтиандром, я всё ещё восхищаюсь глобальными замыслами доктора Сальватора, поражаюсь мерзости Зуриты.
Этот роман был написан в 1928 году? А такое чувство, будто вчера. Или будто сто лет назад. Неважно. Когда читаешь такую литературу, понимаешь, что она всегда будет интересной. Всегда будет захватывать, восхищать. Потому что красота, приключения, мораль, любовь, человек, потому что слишком многое, вечное заключено на этих страницах. Потому что написано так, что книга пролетает по всем твоим ощущениям. Греет, обволакивает, душит и освежает.
Это произведение искусства. Но для меня это ещё и ода медицине и науке. Их изначальной, настоящей цели. Как же огорчает меня, что многие проекты были загублены либо из страха, либо из-за не окупаемости. И как меня радует знание того, что есть на свете хорошие, умные и добрые люди. Люди, способные наслаждаться собой и миром, люди, стремящиеся к телесному и духовному совершенству, к гармонии. Пусть у них всё получится!
Роман Александра Беляева «Человек-амфибия» появился в 1928 году. Одноименный фильм - тридцать четыре года спустя. Книга написана в год официального рождения звукового кино. Фильм снимался в ту пору, когда съемочная техника уже освоила морские глубины. Беляев сочинил печальную утопию, в которой мотивы открытия новых жизненных пространств рифмовались с животрепещущей темой синтетического человека. Падкие до наживы обыватели тянули сальные щупальца к открытию доктора Сальватора, лютовали спецслужбы, прогрессивный журналист Ольсен бился о стену молчания как рыба об лед, а полурыба-получеловек, волшебный мутант Ихтиандр воплощал границы дерзания, которые оказались куда шире границ общественной терпимости. Морской дьявол загибался в мире желтого дьявола, пытливый разум пасовал перед капиталом, а науки - перед людской низостью.
В конце двадцатых особой романтикой наделялось позитивное знание социального будущего. Начало шестидесятых было эпохой романтического настоящего. Толковали о фильмах и «лириках» , о том, стоит ли отправляться на Марс, брать с собой веточку сирени и цитировать наизусть строчку-другую Аполлинера. В моду входит все хрупкое, контрастное, причудливое, как Пикассо на мещанских обоях, транзистор в тайге или объяснение в любви под сводами имперского метрополитена.
Беляевский сюжет должен был соблазнить шестидесятые годы уже тем, что разворачивается в морских глубинах. Кораллы, ракушки, диковинные рыбы и водоросли, наполняющие обитель безмолвия и покоя, вообще давно присмотрены в качестве кинематографической натуры.
У нас глубоководный культ перекликался с суровой поэзией одиночества. За три года до «Человека-амфибии» на «Ленфильме» сняли «Последний дюйм» , в котором двухсотпроцентно хемингуэевский Николай Крюков насмерть бился под водой с акулами-людоедами. Еще через несколько лет воображение советских зрителей навсегда поразит сцена подводных похорон из франко-итальянских «Искателей приключений» , когда под переливчатый вокализ тело Джин Шимкус медленно опустится на дно. Так вплоть до конца восьмидесятых, до «Голубой звезды» Люка Бессона, нырнувшего отдохнуть на полпути из парижской подземки к американскому экрану.
Не менее экзотичной средой, чем облака или толща вод, для советского кино была заграница. Конструируя ее, советское кино всегда садилось в лужу. Париж, снятый во Львове, или Таллин, загримированный под Берлин, неизменно выдавали рукоделие и кустарщину. «Человек-амфибия» оказался в числе немногих фильмов, где заграница получилась без поддавков и стильно. Южный портовый город, темно-синее небо, яркое солнце и пыль, длинные жаровни и маленькие лавочки, почти пахнущие с экрана ванилью, имбирем и табаком, не были потугами на копию асфальтовых джунглей или тщетной попыткой подглядеть в щелочку железного занавеса. Марсель, Алжир, Лиссабон? Может быть, Маракайбо или Джорджтаун? Или Касабланка? А вернее всего Зурбаган - столица мечты, призрачный город, придуманный и занесенный на карту шестидесятых Александром Грином. В экранном варианте «Человека-амфибии» Грин как будто и впрямь переписал Беляева. И не только потому, что сыгравшая Гуттеэре Анастасия Вертинская за год до этого снялась в роли Ассоль из «Алых парусов» (еще через два года она станет Офелией в козинцевском «Гамлете» и окончательно утвердит себя как муза шестидесятых) . Беляев сочинял социальные утопии, Грин придумывал утопии чувствительные. То есть позволял чувствам стать тем, чем они могли бы быть, окончательно порвав с реальностью. В начале шестидесятых два мифа срослись воедино. Романтическая история чужака, отшельника и изгоя стала не менее романтической историей любви, оглушительной мелодрамой с фантастическим допуском. Задолго до мыльных опер в ней была причудливая тропическая среда, море, солнце, ловцы жемчуга, ночные кабаки, классная баллада Андрея Петрова о том, что «лучше лежать на дне» , и знаменитые буги-вуги «Эй, моряк, ты слишком долго плавал!» . Притча о нетерпимости стала больше похожей на жанровый фильм.