цветаева колдунья

Ответ от Secret[гуру]
КОЛДУНЬЯ
Я - Эва, и страсти мои велики:
Вся жизнь моя страстная дрожь!
Глаза у меня огоньки-угольки,
А волосы спелая рожь,
И тянутся к ним из хлебов васильки.
Загадочный век мой - хорош.
Видал ли ты эльфов в полночную тьму
Сквозь дым лиловатый костра?
Звенящих монет от тебя не возьму, -
Я призрачных эльфов сестра.. .
А если забросишь колдунью в тюрьму,
То гибель в неволе быстра!
Ты рыцарь, ты смелый, твой голос ручей,
С утёса стремящийся вниз.
От глаз моих темных, от дерзких речей
К невесте любимой вернись!
Я, Эва, как ветер, а ветер - ничей.. .
Я сон твой. О рыцарь, проснись!
Аббаты, свершая полночный дозор,
Сказали: "Закрой свою дверь
Безумной колдунье, чьи взоры позор.
Колдунья лукава, как зверь! "
- Быть может и правда, но темен мой взор,
Я тайна, а тайному верь!
В чем грех мой? Что в церкви слезам не учусь,
Смеясь наяву и во сне?
Поверь мне: я смехом от боли лечусь,
Но в смехе не радостно мне!
Прощай же, мой рыцарь, я в небо умчусь
Сегодня на лунном коне!
М. Цветаева
Помимо родительского, в детстве Цветаевой, бесспорно, имело место влияние народной, полуязыческой, религиозности через фольклор и так называемые суеверия. Суеверия не только русских нянек и поселян, но, не в меньшей степени, немецких и французских гувернанток: чёрт и Saint-Antoine de Padoue, по очереди возвращающие детям пропажу, полудённый и прочие (V, 42; IV, 160).
К шестнадцати годам, так и не обретя смысл православия, пройдя периоды воинствующего атеизма и, сразу вслед за тем, страстного увлечения католичеством, отстранив от себя протестантизм как только этическое учение, Цветаева имела за плечами собственный мистический опыт. Я имею в виду "кощунственные" вербальные навязчивости, спонтанные всплески фантазии на грани визионерства и изменённые состояния сознания, если считать достоверными откровения в автобиографической прозе ("Чёрт", "Дом у Старого Пимена"), на страницах тетрадей (См. : V, 36, 43, 45, 130-131; НСТ, 151).
Мистическим опытом было и состояние поэтического вдохновения, наития, уже знакомого 16-летней Марине.
В это время она знакомится с поэтом Эллисом, который вводит Цветаеву в среду символистов, группирующихся вокруг нового издательства "Мусагет". Издательство возникло как оппозиционное петербургскому "Аполлону" и, в противоположность символизму как художественному приёму, утверждало символизм как религию, образ жизни и живое мифотворчество, как путь в "Софийный" мир В. Соловьёва.
В символизме Цветаева впервые обнаружила созвучие собственному мировосприятию. "Ни одной вещи в жизни, - писала она, - я не видела просто, мне <:> в каждой вещи и за каждой вещью мерещилась - тайна, т. е. её, вещи, истинная суть. <:> Бант - знак, стихи - знак <:> Но чего? <:> Так я видела мир восьми лет, так буду видеть восьмидесяти, несмотря на то, что <:> вещь неизменно оказывалась просто - собой" (НСТ, 156).
Как и всегда в жизни М. Цветаевой, речь шла не о философском или литературном, а в гораздо большей степени о человеческом влиянии. Такое влияние оказали на неё в молодости три поэта: Эллис, М. Волошин, Андрей Белый.
Эзотерика и европейский оккультизм, для В. Брюсова, например, бывшие смесью позы и нравственного эксперимента, а также предметом интеллектуального интереса, для "младших символистов", напротив, являлись способом познания, вероисповеданием и вообще формой духовной жизни.
Масонство и увлечение мистериальными практиками Волошина, бодлерианство Эллиса, теософские искания Андрея Белого, наконец, штейнерианство ...