ты евгений я евгений

Ответ от Маша[гуру]
Когда подлинное кончилось, уступив место подлости и холопству? На подступах к 1960 году. В 1961 году произошла первая несомненная катастрофа: стихотворение-песня "Хотят ли русские войны". В нем всё - фальшь, всё - ложь: и содержание, и форма. Неужто американцы, всем скопом, "докеры" и "батраки", - войны хотят? И где у Евтушенки украинцы, узбеки? Отчего все они оказались хуже русских? Почему только они одни воевали против нацистов, а теперь - они одни пацифисты? А чего стоит "да, мы умеем воевать"! Ребенку было ясно, что СССР воевал большой кровью, победил числом. За счет того победил, что большевики жизнь "товарищей" в грош не ставили. И не один СССР победил, а с союзниками, без них бы не справился. Но бог с ним, с содержанием. Тут можно спорить, тут политика, а мы о поэзии говорим. Форма, стихи здесь неприкрыто подлы. Думает ли поэт, что "падать" и "пасть" - одно и то же? Упасть можно и не будучи раненым, не то что убитым. Почему он не слышит, что "солдаты падали" рождает побочную ассоциацию, тянет к слову "падаль"? (Говорят же: "солдаты удачи".) И это жалкая двусмысленность: "за землю горькую свою". Поначалу, конечно, было "русскую", а потом стало - "горькую" или (вариант! ) "грустную". "Русскую" нельзя было оставить, на это ему власть указала; это было уж слишком. Но ведь родина - место сладкое, там даже дым сладок. За горькую - стоит ли сражаться? Родина ли она - с ее концлагерями, с вымариваем голодом крестьянства? Не она ли, не особая ли эта родина - всех солдат, за нее кровь проливавших и по бездарности командования в плен угодивших, всех скопом - числом около двух миллионов! - предателями объявила, - честно ли прикрыть всё это словом "горькая"? Поэзия ли это?
Отвратительные слова, вся эта пошлость, жалкая с точки зрения собственно поэзии и правды, была сдобрена такой же чудовищной по пошлости музыкой Колмановского - и пришлась тютелька в тютельку впору одряхлевшему русскому интернационализму, на глазах перерождавшемуся в квасной православный патриотизм. Ему - и тогдашней черни. Вся страна пела.
К этому моменту жадность как жажда жизни сменились у Евтушенки жадностью в самом обычном, расхожем смысле слова: жадностью к деньгам и славе. Ему уже неважно, поэт он или нет. Ему неважны стихи. Слава и сопутствующие ей удовольствия - любой ценой: вот, что им движет. Наслаждения - сейчас, сегодня. Откладывать некогда. Он и раньше об этом обмолвился ("за все мое потом сейчас меня любите"). Мысль не новая, гетевская, и в ней есть правда. Уж слишком часто художникам недодавали при жизни. Но искусство подлинное, настоящее - требует аскезы, отказа от сегодняшних радостей во имя радости творчества. И радостей завтрашних, потому что произведение - живой организм, которому нужно возраста набраться, из младенчества выйти. Это - отброшено Евтушенкой напрочь. Стихи пишутся наскоро, без любви к слову, без работы над словом. Сегодня написаны, завтра - в печать. Продается черновик. Продается поэт, поэзия. Продается родина. Потому что родина поэта - родная просодия.
Примерно в это время народ вложил в уста карикатурного Долматовского частушку: "Ты Евгений, я Евгений, ты не гений, я не гений, ты говно и я говно, ты недавно, я - давно". (Слово "говно", заметим, вполне литературное, притом - из почтеннейших в русском языке. По некоторым признакам - однокоренное со словом "говядина". А уж оно, и это - точно, к древней Месопотамии восходит, к Шумеру. )
И тут считают, что автор Долматовский.