веласкес старая кухарка

Ответ от Астрея[гуру]
Героиня картины «Старая кухарка» из музея в Эдинбурге занимается таким крайне прозаическим делом, как приготовление яичницы, и держит в руках ложку и яйцо. Мальчишка — слуга или подручный — является перед ней с дыней и графином вина в руках. Но протокольное перечисление предметов, жестов и действий ровным счетом ничего не говорит о натуре и сущности этих людей.
Мало сказать, что они несуетливы и невозмутимы. Погруженные в толщу бедного, нелегкого, неизящного быта, они действуют там с такой величавой торжественностью, что хочется вспомнить каких-нибудь героев мифа или священной истории. Старуха священнодействует над огнем, словно пифия, а юнец сосредоточен, как Ромул, собирающийся основать Рим. Но с какой это стати и зачем они такие, на кухне, среди горшков и припасов?
Беднота величава. Руки старухи и мальчика застыли над жаровней, не соприкасаясь между собой, но как бы чувствуя присутствие друг друга. Если бы не принадлежности грубого быта, можно было бы подумать, что происходит таинство, передача энергии от умудренной и царственной старости к благоговейно затихшей юной жизни.
Скульптурно выступают из холста и глиняная сковорода, и ступка с пестиком… А дальше, на заднем плане, сгущается темнота. Такое затемнение в глубине обычно придает картинам оттенок таинственного умолчания. А таинственность есть один из атрибутов величественного и царственного. Художники знают об этом уже тысячи лет, со времен фараонов. Веласкес сделал свою кухарку величественной, незыблемой, торжественной. Ее профиль он уподобил чеканке на медалях — а ведь медаль представляет собой как бы маленький, карманный монумент. Предметы и формы словно отлиты из металла или высечены из камня, а голова мальчика вылепилась так крепко, что у нее, как выражаются художники, чувствуется затылок, хотя его и не видно. Простолюдин стал похож на памятник себе самому, причем без всяких исправлений натуры, без академической идеальности, без барочного пафоса. Какой странный быт, совсем не похожий на быт. Ведь бытовые дела понятны, прозрачны, всем знакомы, их можно мигом разгадать и рассказать.
Можем ли мы выяснить из картины Веласкеса, как именно проходила жизнь в скромных домах Трианы или улицы Горгоха? Было бы странно и даже дико заниматься таким выяснением. Разговоры о быте решительно «не идут» бытовым картинам Веласкеса. Быт как таковой пребывает там, где можно видеть извечные обыденные предметы, дела, заботы. И как будто все это есть в «Старой кухарке». Но именно как будто. Узнаваемость и открытость смысла не касаются здесь самых главных вещей. В сущности, очень многое неясно. Где происходит дело? Это может быть и постоялый двор, и таверна, и каморка прислуги в богатом доме, и хижина в предместье. В сохранившемся доныне доме Лопе де Вега в Мадриде почти такая же кухня, почти такие же сковородки и миски. И многое другое неясно. Для кого готовится еда, для кого принесено вино, каковы причины и поводы для того и другого? Непонятно, что же именно связывает старуху и мальчика, кем они приходятся друг другу. Они, может быть, родственники, а может, и нет. Может- слуги одного дома или вообще не знакомые друг другу люди.