пастернак и цветаева

Ответ от Альфиюша[гуру]
С самим Пастернаком Цветаева знакома почти что шапочно: несколько беглых встреч. Из письма Пастернаку в Берлин от 29-го июня 1922 г. :
"Когда-то (в 1918 г. , весной) мы с Вами сидели рядом за ужином у Цейтлинов. Вы сказали: “Я хочу написать большой роман: с любовью, с героиней — как Бальзак”. И я подумала: “Как хорошо. Как точно. Как вне самолюбия. — Поэт”. Потом я Вас пригласила: “Буду рада, если” — Вы не пришли, потому что ничего нового в жизни не хочется.
Зимой 1919 г. встреча на Моховой. Вы несли продавать Соловьева (?) — “потому что в доме совсем нет хлеба”. — “А сколько у Вас выходит хлеба в день? ” — “5 фунтов”. — “А у меня 3”. — “Пишете? ” — “Да (или нет, не важно) ”. — “Прощайте”. — “Прощайте”. (Книги. — Хлеб. — Человек. )
Зимой 1920 г. , перед отъездом Эренбурга, в Союзе писателей читаю Царь-Девицу, со всей робостью: 1) рваных валенок, 2) русской своей речи, 3) явно-большой рукописи. Недоуменный вопрос — на круговую: “Господа, фабула ясна? ” И одобряющее хоровое: “Совсем нет. Доходят отдельные строчки”.
Потом — уже ухожу — Ваш оклик: “Марина Ивановна! ” — “Ах, Вы здесь? Как я рада! ” — “Фабула ясна, дело в том, что Вы даете ее разъединение, отдельными взрывами, в прерванности”... И мое молчаливое: Зoрок. — Поэт.
Осень 1921 г. Моя трущоба в Борисоглебском переулке. Вы в дверях. Письмо от Ильи> Григорьевича>. Перебарывая первую жадность, заглушая радость ропотом слов (письмо так и лежит нераспечатанным) — расспросы: — “Как живете? Пишете ли? Чтo — сейчас — Москва? ” И Ваше — как глухо! — “Река.. . Паром.. . Берега ли ко мне, я ли к берегу.. . А может быть и берегов нет.. . А может быть и — ” И я, мысленно: Косноязычие большого. — Темнoты.
11-го (по-старому) апреля 1922 г. — Похороны Т. Ф. Скрябиной. Я была с ней в дружбе 2 года подряд, — ее единственным женским другом за жизнь. Иду с Коганом [П. С. Коган.] , потом еще с каким-то, и вдруг — рука на рукав — как лапа: Вы. — Я об этом тогда писала Эренбургу. Говорили о нем, я просила Вас писать ему, говорила о его безмерной любви к Вам, Вы принимали недоуменно, даже с тяжестью: “Совсем не понимаю за что.. . Как трудно... ” (Мне было больно за Илью Григорьевича, и этого я ему не писала. ) — “Я прочла Ваши стихи про голод... ” [Стихотворение “Голод” (1922).] — “Не говорите. Это позор. Я совсем другого хотел. Но знаете — бывает так: над головой — сонмами, а посмотришь: белая бумага. Проплыло. Не коснулось стола. А это я написал в последнюю минуту: пристают, звонят, номер не выйдет... ”
Потом рассказывали об Ахматовой. Я спросила об основной ее земной примете. И Вы, оглядываясь: — Чистота внимания. Она напоминает мне сестру. Потом Вы меня хвалили (“хотя этого говорить в лицо не нужно”) за то, что я эти годы все-таки писала, — ах, главное я и забыла! — “Знаете, кому очень понравилась Ваша книга? — Маяковскому” [Пастернак читал первое издание книги стихов “Версты”, вышедшей двумя изданиями в московском издательстве “Костры”, появившееся в феврале 1922 г. ].
Это была большая радость: дар всей чужести, побежденные пространства (времена?) . Я — правда — просияла внутри.
И гроб: белый, без венков. И — уже вблизи — успокаивающая арка Девичьего монастыря: благость. И Вы.. . “Я не с ними, это ошибка, знаете: отдаете стихи в какие-то сборники... ”
Теперь самое главное: стоим у могилы. Руки на рукаве уже нет. Чувствую — как всегда в первую секундочку после расставания — что Вы рядом, отступив на шаг. Задумываюсь о Татьяне Федоровне — Ее последний земной воздух. — И — толчком: чувство прерванности, не додумываю, ибо занята Татьяной Федоровной — допроводить ее!
И, когда оглядываюсь, Вас уже нет: исчезновение.
Это мое последнее видение Вас. Ровно через месяц — день в день — я уехала. Хотела зайти, чтобы обрадовать Эренбурга живым рассказом о Вас, но чувство, что: чужой дом — наверно, не застану и т. д.
Мне даже стыдно было потом перед Эренбургом за такое слабое рвение во дружбе".
24 июня 1935 года. На антифашистском Международном конгрессе писател