изложение мой дом моя глупость

Ответ от Коля Савчин[новичек]
Мой дом – моя глупость
Что первое приходит на ум, едва произнесёшь «мой дом»? Ну, конечно же «мой дом – моя крепость», спасибо англичанам, от них пошло. Сроду у нас никаких крепостей не было – предназначенных для жилья, а смотри-ка ты, прижилось.
В той деревне, где я вырос, не было даже заборов и ворот – с улицы можно было сразу шагнуть в дом, только дверь отворить.
В избе – ничего лишнего, если б не стоял на столике телевизор, и не пело гимн радио по утрам, и не красовался б в шкафчике подаренный кем-то сервиз, - то можно смело сказать, что обстановка в доме не менялась десятилетиями.
А если отмерять, скажем, от довоенного времени, быт был неизменен веками.
Я не говорю, что это хорошо. Я говорю, что так было. Ничего не менялось, и никто от этого не страдал. Надо, конечно, уточнить, что речь идёт о подавляющем большинстве населения, а не о помещичьих усадьбах и зимних дворцах.
Обусловлено это, скорей всего, не нашей национальной скромностью, и, тем более, не леностью, а географией. Все силы русского человека уходили на борьбу с природой, до безделушек ли тут.
Двадцатый век человека разбаловал. Отныне жизнь, казалось нам, несётся с бешеной скоростью. Обстановка любого дома менялась за пять-десять лет так, как в иные времена не менялась за несколько веков. Мода стала деспотом.
К слову сказать, появилось совершенно нелепое определение новым временам - «век информации». Но как сказал один умный человек: «мы знаем всё больше и больше о всё меньшем и меньшем». Девять десятых получаемой нами информации – мусор. Ежедневно выходя в «мировую паутину» человек потребляет гигабайты чепухи; но давайте спросим себя: помним ли мы наизусть хоть одну народную песню?
А ведь это размен извечной гармонии на сумбур и раздрай нескольких, включенных одновременно, радиостанций.
Та же ситуация и с местом нашего обитания. Мы отдаём всё больше и больше сил на то, что, в сущности, несравнимо с нашими физическими и материальными затратами.
Из квартир исчезают книги – от них много пыли. Откуда-то у каждого второго появилась аллергия на бумагу. Лермонтов – бумага, Гоголь – много бумаги, Лев Толстой – очень много бумаги, невыносимо терпеть. Зато на компьютеры, на эти неутомимые пылесборники, напротив, аллергии почти ни у кого нет.
Со стен исчезли фотографии близких, бабушек и дедушек. Что вы, разве можно.
Сначала железные двери появились у отдельных квартир. Потом железом стали отгораживать целые площадки. Затем – подъезды, и кодовые замки, с кодом в 27 цифр. Теперь железные двери и железные заборы отделяют многие дворы, а на всех окнах висят тяжёлые решётки. Определённо, мы превращаемся в неких мифологических «англичан».
Чёрт возьми, кто мне объяснит, почему это было ненужно двадцать лет назад? И почему, закованный в железо, прижавшийся к дверному глазку напуганным зрачком, я должен чувствовать себя счастливее, чем раньше, когда из дома выходил сразу в улицу?
Вот только не надо выставлять меня мракобесом. Мои трое детей не дают мне заводить дома ненужные красивости и никчемные нелепости (всё равно отогнут, поломают и разобьют) – однако всё самое важное у меня есть. И текст этот я набираю на компьютере. И mp3 хорошей английской группы играет в динамиках.
Однако ощущение, что время сбросило обороты уже сидит в глотке. Время сбросило обороты! Мы победили в самой страшной мировой войне, вырвались, Боже ты мой, в космос, провели свет, газ, телефон, радиоточку в каждую квартиру – всего за несколько лет.
И что теперь? Неустанно меняем модели мобильных, модели кофеварок, модели соковыжималок, дверные глазки, дверные ручки, дверные обивки. Об этом, что ли, мечталось? После полёта в безвоздушное, черное, непомерное, ненасытное пространство?
Отчего мы так быстро устали и разменялись на чепуху? Мы хуже индейцев, отдававших настоящее золото за разноцветные